Птички-невелички

Вот, по чести, если сказать, чтобы не приврать, не сыскать на матушке России такой чуднОй деревни, как Пестряково. Но токо наше Пестряково. Потому как еще с полсотни воображат себя «пестряковцами»! Не думайте даже на ум брать – врут. Те – обнокновенности самой невзрачной. А наши, истинные пестряковцы, те – да. Они и есть. Потому как воздух неба, вода реки, трава земли – все способствует. Так, с высоты птичьего ветролета глянешь – и что? Березки-осинки колками, пашня где пахана, где брошена, домики, сараюшки, скотинка пестрядевая, чисто ситцевая. А снизишь высоту – батюшки-матушки. И главно дело, с такой невзабольшной высоты весь домострой и уясним. Бабы прям с дедами живут в такой приязни, что неловко о таких вещах писать. И почти все смолоду, да еще переживши трудную любовь. Нет, измены бывали, а как же? Посиди, на, со своей Дунькой сорок лет бок о бок? Посидел? Правильно – на соседскую Дуньку потянет. Потому как любовь расширяет сердце и учащает пульс, отчего в лехкие набирается воздух. А воздух настоян на сибирских травах, как медовуха. Потому периодически вспыхивает, как карасин какой, любовь. И полыхает деревня наша – с конца в конец. Начнут жаниться-прежениваться, бегать по всей деревни с конца в конец, самоварами меняться, одеялы трясти, чугунки драить. А к зиме утихнет, все назад. Ага. Потому любовь на холоде стынет. Как таракан. Вот, жили, как говорится, беды не знали, баба Полина Игнатьевна и дед Прокопий Филиппович. У бабы Поли был другой муж, имя тут ни к чему, и у деда Прокопа тоже была баба шипуча и завидуща до денег в огромной несказанной жадности. А баба Поля всяку пичужку привечала. Другие бабы курей по курятникам рассунут, гусей хворостиной на реку гонют, еще индюков блы-блы разведут страшнее фининспектора какие гадкие. А наша баба все сЕменок насыплет, коноплюшки, репешку – ой, к ней кто не летит! То жаворонки, то сизоворонки, то витютни, то сороки-воровки, зеленушки-краснушки, синички-пуговки в жилетках, вся эта крылата братия и щебечет. Гадють, сказать честно, непристойно много. А для пения хорошо. А Прокопий в отместку жене того хуже воробьев приманиват. У нас, в Пестрякове, воробей птица ненужная. Токо под застреху забьется, чирикат, котов смущат. Скажи, мил человек, на что в деревне воробей? Правильно – на худое дело зерна спереть. Горобец, одно ему имя. Ну, и по семейному баба Прокопия стала с этими воробьями в поле гонять, навроде как с коровой – иди, грит, выводи их с дому, один убыток. А и бабу Полю подприжали, потому как расход от птиц путем поклёвки на ягоду, опять же вишня если. Ой, погорюют они, и пойдут на Цаплин луг, там всяка птичка невеличка. Встанут, и давай птичков кормить с хлебушка. Стоят, вокруг них чисто ветролеты какие летат разны птицы, щебетат и уважение показыват. Как тут искры любви не высечь? Вот, горит пожар души, туши не туши. Так и ходют с разных концов Пестряково – Полина с Прокопием, за пазушкой хлебушка несут, и птичку кормят для радости бытия. А иди куру на лугу корми? Дураки, скажут…

Зонт

Мы, пестряковские, ко всему приученные и закаленные в непогодных условиях сложного климата. Оно тут не Африка какая, чтобы без порток скакать и дров на зиму не запасать. У нас бывало, и лето – хуже зимы. А что напишешь, кому пожалишься? А то. Работы иди работай, хошь, не хошь, а требовательность от земли идёт великая. Ну, подгадывали, чтобы с сенокосом в вёдро управиться, или когда как картоху в снег не содють, тоже обжидали к теплу. А что в крестьянском деле главно? Правильно! Чтоб руки были свободны, потому как к рукам придано ихнее продолжение, что грабли, что косы, что серп с лопатою. Смекаешь? Пословицы все туда – насчет труда. Спустя рукава, засучив рукава – все намек к одежде. Потому и городских глупостев в Пестряково никто не принимал и в душе над городскими потешались. Мы как? Положим, сентябрем? Оборыши уж все собравши, что свекла, что баркан, по лехам лазам, тут что дождь, что другой дождь, свово не бросишь потому как богатство от пота трудом. И вот на, скажи те на милость, как по огороду с городским зонтом ползать? Это кто удумал такое? Ты стал быть, за ботву баркан тянешь правой рукой, а левой над собою зонт растрепетал по ветру? Смех! Даже без греха. Или вот, по надобности пошла баба корову доить. В правой руке дойка, в левой подойник, ага. А зонт-те над ею парит, чистый ворон с крылам? Куда в пестряковском деле нос не сунь, нету зонту места! Хошь дровы коли, хошь горох лущи, хошь картоху перебирай, даже по лесу шастать в обабки – и куда? Под каким елашкам? Так что нам этого городского не надо в век. А вот. Гостил профессор дачный у положительной семьи пестряковцев на предмет занесения в тетрадь всякой взабыли никому не нужной. Понатыкал буквок, а подарков о себе оставил зонт в силу рассеянности. А дед Севастьян к тому зонту прикипевши, не оторвать. Аж в баню ходит, на? По двору шастат важный, галоши помыл, в позем не вступат – городской. И аж перестал с бабкой говорить. Ты, – говорит, – Милка, дярёвня дярёвней какая некультурная неграмотность. И платок у тебя вечно сырой псиной запах имеет, хошь ты его кудёром вяжи, хошь на плечи кидай. Мне с тобой не с руки теперь как стыдно. Баба Мила характеру была чистый андел, прямо вся наскрозь добротой пронизана, и отвечат, – а ты не кори, а возьми и меня под свою крышу, будет мне сухо, а тебе приятно! И что? Так и шастат вслед за дедом, а дед как царицке какой над ей зонт и держит. Хотя, по честности, и себя прикрыват. Потому – двойная радость удовольствия выходит…

Пестряковская Венера

У нас, в Пестряково, чего только не быват, на удивление всему остатному миру. Пестряковцы до того рвутся душою к красоте, что попросили им из района дать в украшение скульптуру в виде женщины к 8 марта. В районе затылки расчесали, стали предлагать разное, да откуда у нас красота кака? У нас все больше вожди, те с бородами, еще было много героев труда, но те уж больно нехороши. Доярки крупные на лицо, а трактористы сильно неказистые и даже от бюста соляркой несет. Хорошо, был заезжий художник, отстегнул от щедрот. Он бабу изваял, в Дом культуры. Но длинновата оказалась, а двери разбирать дорого и зимой дуть будет. Ну, что, художник на весь мир тех баб налепил, не грех и с родиной поделиться. Установили бабу в самом душепрекрасном месте – рядом с речкою. У нас там и молодожены гуляют, и сельский сход, ежели чего и маевки когда тепло. Прижилась баба. Удобная оказалась. Кто женится надумал, бабе руку жмут, хотели и замков ей навесить, как в городе, да баба к тому не годная вышла. Мужики у бабы выпивать начали, и ловко так яйцы чокать об коленку, что вовсе бабу замызгали. Бабы лавок навтыкали, сплетни плетут. Городские зёрны ей сыплють, чтобы птицы малые щебетали, в результате таких действий привели скульптурную бабу в полную негодность. А баба она те памятник в виде изображения какой древней красоты женщины. Председатель в печаль, сход скликали, постановили, бабу помыть. Такое было горячее понимание в народе, что начисто вернули бабе белизну хлоркой. Табличку сделали за нарушение штрафа и надумали обнесть забором, но лучше рабицей, скрозь какую видно, но не чётко. Но сильно баба была голая, чем вызывала смущение у пестряковских дедов, которые даже в баню ходят в темных очках чтобы не углядеть лишнего. И председатель сказал – бабу одеть! Грозно так и постучал кулаком. Вот, Федюковых и озадачили на этот предмет. Потому как баба Тося очень рукам много чего способна. А и как бабу одеть? Она повезде неудобна! Баба свой лифчик на такое дело отрядила, на где! Нет такой бабы, чтобы сравнить с Тосей-то в размерах красоты. Ну, билися, билися и чего? А шапку с понпоном и шарф баба сплела, и дед Илья бабе присовокупил. В комплекте и испотки были, той же шерсти, а баба никак рукам воли не дала обрядить. Председатель опять решил насчет кулаком, а дед и говорит – а шапка бабе нужнее. У нас, в Пестряково, куда как зимы суровые, так пусть она хоша головой не смерзнет. А летом еще че учудим, соломкой укроем, ежели прикажут. А в газете пропечатли – «Пестряковская Венера». А председатель нащот Венеры вы говорит погорячились, и назвали «Пестряковская Незнакомка». Вона как!