Домой возвращались счастливые, хотя у Галочки была сломана лодыжка, но любовь-то вернулась? Свежесть чувств была так велика, что и Боря, и Галочка по секрету позвонили дочке Соне в Соединенную Америку и похвастались. Чума, родители, – дочери было не до сантиментов, – делом займитесь! В мае приедет Алекс, привезет папе симвастатин, а маме лекарство от папы. И делайте уже паспорта на выезд.

Медовый месяц длился, пока срасталась лодыжка. Как только сняли гипс, Боря внезапно ощутил потерю любви. Он лежал на огромной шведской кровати, сделанной из тверской сосны, смотрел в потолок и страдал. Галя, наматывая на себя законную Борину половину одеяла, похрапывала, и светлые ее кудряшки дрожали, обдуваемые сквозняком. Боря лежал и думал – чем бы еще склеить семью? Хотя бы на месяц? Ну, до осени? Если уж разводиться – то только в ноябре! Когда и так хочется повеситься. Борька! – Галочка зевнула и выпростала из-под одеяла розовую пятку, – я на рыбалку хочу… И началась у них новая жизнь. Пока покупали надувную лодку, сапоги-заколенники, костюм для подводной рыбалки, удочки, спиннинги, наборы блесен, катушки, крючки, воблеры – кончились деньги. А впереди еще был мотор. Ямаха. И конопляное масло, и насадки, и присадки, и червячки! Вечерами супруги, разложив на кровати содержимое новенького рыболовного ящика, путались в леске, извлекали из мягких мест крючки – и… любили друг друга!

Не знаю, если честно, чем закончится сия история, но я за Фейгиных спокойна. Рыбалка – это форевер полный! Я вам, как специалист говорю!

Как меня занесло в деревню

Часто меня спрашивают – почему понесло тебя, Дарья, в эту глушь и топь? Все нормальные люди поехали дальше на запад, а ты? Что подрезало тебе крылья? Рассказываю. Служила я в Московском Ленкоме, после окончания Школы-Студии МХАТ, и была, как говорится, в полном удовлетворении жизнью. Пусть и должность была невелика, но почёт был, и весьма, весьма замечательное общество. И сбила меня с толку Elena Hummel – пишу об этом прямо. Говорит мне как-то Елена – а что бы вам, Даша и Митя, (это немного другой был муж), не прикупить домик в деревне? Тверская область, тогда еще имени старосты Калинина, вельми богата лесами, глубока озерами, чиста водами, полна рыбами, и фрукты росли там в виде ягод по лесам. Ну, дрогнули мы, и сговорились на покупку домика. Под городом Удомля. Где Калининская АЭС. И поехали глядеть на домик. А не доехали – колесо пробили. И лагерь разбили у реки Медведица. Друзья подтянулись из Москвы. Мы палаточки поставили, костерок развели. Там хорошо было. Маслята кругом, сенокос. Меня даже тракторист полюбил. Все, бывало, едет мимо на этой… косилке, и кричит – Дарья! Любовь моя! Готовсь, сенокосу конец, мы с тобой под венец! Ну, мой муж Митя все смеялся, думал, тракторист шутит. И мы купались, грибы жарили, в стогах ночевали, а наш ирландский терьер Голден Дэвл Ежи Вэлор Анкер, племянник терьера самой Маргарет Тэтчер, ловил водяную крысу ондатру. Полное было великолепие. Солнце сияло!

Как сенокос кончился, на «Ниве», и при полном параде, тракторист приехал жениться. Узел галстука поправил, и решительно полог палатки отдернул. А там подлинный мой муж на раскладушке лежит, книгу читает.

– Это что за тип? Пока я на родной колхоз пыль глотал? Измена? Выходи, – говорит тракторист, – будем сейчас биться. Она сама выберет, или кто останется…

Муж, смотрю, уж и не улыбается даже. Скулы свело и мне, и даже дрожь по телу. А муж мой был не просто красивый, а еще и умный.

– Давай, – говорит, – хоть познакомимся сначала! Я – Дима.

– Я, – протягивает тракторист лапу лопатой, – Коля.

Дима и говорит:

– У меня коньяк!

А Коля отвечает:

– Да и нам не вопрос! Я ж свататься шел! Шампанское!

И пала ночь на реку Медведица. И сидели мы под столом, сколоченном из ворованных заборных досок, и качалась над столом керосиновая лампа, сделанная моим крёстным отцом из Ленкома Юрой Федорковым, и отбрасывала тень на наши лица. Стол был полон, мы пели песни, обнявшись за плечи, а потом пошли плавать, правда, сидя – по причине мелководья, в реку Медведица.

Коля задружился с нами так, что чуть в Москву не уехал. А мы, прикупив в сельпо сервиз на 24 персоны производства Демократической Германии, отбыли в печали домой, и муж скупал у придорожных бабок астры моих любимых цветов – желтые, фиолетовые и розовые…

И запала нам Тверская прям в самую душу… Приехав в Москву, я затосковала. Чуть-чуть. Неожиданно. Те, кто служит или служил в театре, знают, какие это сети… какая мышеловка или, даже сказать, паутина. Не оторваться, как приятно. Супруг мой, тогдашний, Дмитрий, окончил актерский курс Бондарчука во ВГИКе, и снимался, но мало, в эпизодах. Те времена были прекрасные, 90-е годы, полные надежд, потому – живи да радуйся. Переступили мы порог квартиры, отдышались после лестничных штурмов хрущевки, а я пошла ставить разноцветные астры в банку, Мите попалась на глаза копеечная газетка «Рекламное приложение к Вечерней Москве». Издание было очень популярным в пору отсутствия интернета. Там, обведенное красным маминым редакторским карандашом объявление сообщало о «продаже участка на берегу озера для выращивания телят на коллективном подряде». Собственно, телят мы с Димой где-то видели – на рынке и на картинке… Но муж у меня был человеком очень энергичным и буквально тут же отбыл выращивать. Как же мы жили без сотовых! Без машины!

Прибыл он ранним утром, и, дыша на меня туманной сыростью, выдохнул – Данечка! Какие места! Воздушные! – и тут же уснул.

В театре выходной – понедельник, поэтому мы уехали в пятницу. В поезде «Москва-Рига» мне понравилось. Чисто, тепло, чай с заваркой, чистота в WC. Вежливые, но холодные проводницы Рижской бригады. Чистые стаканы, коньяк в вагоне-ресторане. Вот, ровно до станции Старая Торопа все было прекрасно. А вот дальше… Продуваемая ветрами станция, гулкие голоса, извещавшие о прохождении товарного на Москву. Дощатый туалет. И дикая очередь на автобус, шедший в Торопец. Ну, дикая! Как мы туда, в автобус, уложились – не знаю. 21 км тряски, когда во рту чей-то локоть, а на ногах кто-то спит. В Торопце – автостанция, милого цвета испуганного неба, жесткие сиденья, и, снова – дощатый туалет. И – рядом вокзал, и тот перрон, на котором снимали прощание Галкина с Шахворостовой (сериал «По ту сторону волков»). Опять автобус. Теперь уже бабы с сумками, корзинками, с мешками, в которых визжат поросята. Мужики с вонючими мешками, полными шерсти. Дети. Деды. Тётки. Я смотрела на все это, ощущая себя Сенкевичем в Парагвае. Это была АБСОЛЮТНО неизвестная страна. Чужая. Чуждая. Автобус матерился, лузгал семечки, пил лимонад и вино (это у них водку так называют), у шофера пел Кай Метов, затиснутый в кассетный магнитофон и болтались вымпела, обвешанные значками, как собачьи уши – клещами. Я смотрела на Диму и делала страшные глаза.

На остановках, которые водитель совершал по желанию пассажиров, они выходили, курили, справляли нужду, выпускали поросенка попастись, заходили к знакомым, передавали какие-то свертки, забирали мешки. К месту мы добрались к обеду. Нас приютил у себя замечательный человек, светлая память ему и супруге его Валентине, – Николай Михайлович Беляков, председатель совхоза «Борьба». Я, до той поры видевшая деревню только в кинофильмах, была разочарована. Ничего похожего! Небогатая, чистая изба, незнакомый мне быт – ведра с водой, печки, и, неожиданное тепло вот это – печное, обволакивающее, усыпляющее. Дочки тогда были совсем девчонками, умницы, воспитаны строго, и даже полотенца подавали, когда я руки мыла! Мы там чудесно погостили несколько дней, до того момента, как Дима сказал – «Михалыч, продай ты мне участок…» И мы уехали. Потому как Михалыч, в те годы еще не потерявший надежды поднять совхоз, просто спал, и видел тучные стада телят, пасущихся на берегу озера, в деревне Остров. На клятвенные уверения Димы, что он готов жизнь положить на телят, Михалыч лишь покачал головой.