В нашей деревне только один дед и катал – Иван Архипыч. Сильно уважаемый был мужчина. Старых годов, а руки хваткие. И такой затейник на валенки, бывало, даже и мог и узорчатость придать, ежели для девушки катал. Бабкам – нет, бабкам – чего? Им все одно в галоши. Вот, и сходили у него валеночки разные – и легонькие, и тяжёлые. А самая сложность – на детскую ногу. Тут мастерство надо непременное, ребятеночку т не натереть ножку, да еще малька на вырост дать, на следующий год. А у самого деда Архипыча внуков было не посчитать на пальцах. И, главное дело – как сено убирать, и нет внуков, а как капусту в город с картохой забрать – так их стоко наедет. А валеночки особо любили. И себе испросят, и своей куме, и снохе, и деткам, и внучкам. А дед без отказу – как не помочь? Правда, был за дедом грешок один – если обидят его, спасибо не скажут, без уважения рюмочку не поднесут, он скатает левый потолще, а правый потоньше, будешь, как утка переваливаться! Вот, как-то скатал самые крошечные, прям с ладошку – валеночки. Внучок Антошка любимчиком у деда был. Невзабольшной еще, всего пару годков, а такой, смышлёный малец. Правда, раз такую штуку выбросил, и говорить смех! Бабка ему дала шкатулку свою, поиграть, а в шкатулке бусы. Ну, Антон возьми, да порви веревку-то, и бусинки поскакали прямо в шерсть, что дед катал. А тот и не заметил сослепу! Ну, отдали заказчику, а тот не поймет – чего у меня валенки-т пупырчатые? Другой раз пенсию дедову в котел кинул. Ну, разварилось все, и в войлок и закаталось… Баловник! Дед его в мастерскую принесет на руках, на табуреточку посадит, Антон в ладоши хлопает, радуется, значит. «Деда, деда, – кричит, – катанки мне сделай!». А катанки по-нашему и есть валенки. Все, скатал дед валенки, «надо, говорит, как корабель его, на большой снег спускать!» В войну Архипыч на флоте служил, там, где скатать-то? Вот, а такой случай не кажный день – чтобы, значить, внука уже за взрослого посчитать. Тут и родня подошла, и соседи. Прабабку даже с печки сняли, она только слепая уж да глухая, но тоже радуется. Батька Антошкин, Мишка, пацана под потолок подкинул – вот, мол, какой богатырь! Мамка, Надюха, штаны с начесом на ребятенка надела, бабка тоже прослезилась, пошла, носочки чистой шерсти подарила, коли такое дело. Хотела на лето оставить, но уж что? Ну, Надюха валеночки напялила, все прям залюбовались, как хорошо. Поставили Антошку на пол, ждут – как маршировать будет. Улыбаются все приятно, радость в доме. Антошка постоял, постоял, и упал набок. С непривычки, решили. Опять поставили. Заново упал. Прислонили тогда к стене, навроде как под углом. Мамка ему шапку вязаную поддела, на шапке помпон, как роза, до чего красиво. А малец стоял под углом, и опять завалился. Сымай все, – ворчит дед, – взопреет, как в бане, негоже. Ну, не раздевать же? – бабке разве охота все по новой-то? Бабка Антона обошла, стук себя по лбу, и говорит, – а и ясно, в чем бяда така! Это у яго панпон перевешиват! Тяжолой он. Оторви ты яго к лешаму! Не девка, без панпону походит. Вона, брошку нацепи ему! Мишка Воробей помпон и оторвал. Антон без помпона сразу же завалился скорее прежнего. Архипыч опечалился сильно, чтой-то его валенки такую промашку дают? Мои, – говорит, – валенки, чистой работы! А внук еще не созрел, чтобы на ногах стоять. Ему еще ползать положено. И предложил санки в избу занести, чтобы, стало быть, Антон раскатывался по половичкам. А прабабка, хоша и глухая, стала сильно возражать, потому, как половики еще ейная мамка ткала. Потому искусство ныне утрачено. Тут соседская девчонка прибежала с улицы – замерзшая. Про нее забыли, а она ж с санками. Ждет, Антошку катать. Обидно. Ну, ей решили чаю дать, с мёдом. А тут ейная мамка пришла, с бабкой, а уж и все соседи подтянулись – такое дело странное. Через час уже в изба курилась, веселье какое пошло, что ты! Стали вино пить, это ж по любому поводу уместно и согревает. Опять гармонь принесли, уже и плясать начали. Тут мамаша Антона и вспомнила, что сынок-то стоит, прислоненный под углом. Молчит, не вздыхает. Ой, – говорит, – ему же пописать, поди, надо!» А поздно. Уже пописал. Сам. Тут бабы стали его раздевать-разворачивать, кофтешки сняли, рейтузы, носочки, заодно и валенки сняли. Мокрые, дело-то молодое. Ну, бабка их на печку отнесла пообсохнуть, а из валенок-то и выпади – пустышка, 16 рублей мелочью, 5 пробок от бутылок, коробок спичек да шарик от пинг-понга. Вот, – сказал дед, и ни при чем валенки, и панпон ваш ни при чем, малец-то на цыпочках стоял!

Чужая бабка

От нашей деревни до ближнего города ходит автобус. Нечасто и по своей, автобусной воле ходит, и когда бензин есть, поэтому деревенские всегда друг дружку выручают – кто в Торопец едет, тот и хлебушка привезет, и лекарства из аптеки заберет, и телевизор в ремонт сдаст. А тут сосед наш, Виталик, известный тем, что машину свою разобрал еще пару лет назад, но никак к ней запасных частей не прикупит по причине лени и отсутствия денег, позвонил вчера мужу и сказал, что нужно одну бабку в Торопец отвезти. Муж опечалился, но согласился. Бабка, спрашивает, не болтливая? Да нет, -отвечает Виталик, – тихая такая старушка. Молчаливая даже. Глухая в смысле. А брать где? – муж спрашивает. А на кладбище, – отвечает Виталик. Муж приуныл. Так это, может спец технику для этого? Я того, покойников боюсь и потом за продуктами же? Да не дуй себе, – успокаивает Виталик, – бабка резвая в плане как живая, несмотря на 94 года. У нас скамейка стоит у кладбища. А бабка на скамейке будет ровнехонько как скажешь, с утра раннего. А куда её определить, – спросил муж. А в Торопце … – начал было Виталик, и связь прервалась. У нас телефона-то нет такого, как в городе, а так – сотовый работает, если туч нет. Или там снега. Или дождя. Повезем, куда уж, небось не Москва, пристроим, – и муж пошел из машины собаку выгонять – она у нас там спит, чтобы не тревожили. Утром еще пыли не было, так что бабка вполне даже отчетливо виднелась. Сидит себе, в платочке, чулки шерстяные, полосатые, ноги в чунях, на коленках кошка. Муж и недоумевает, – а кошку тоже везти? Бабка молчит. Я говорю, -наверное, кошка предполагалась к бабке? Бабки, они так – либо носки вяжут, либо кошку гладят. А кошка же не пуд, поди, весит? Машина выдержит. Ну, муж бабку приподнял, и усадил позади, чтоб не качало на ухабах. А кошка ехать не захотела. Чего ей в Торопце-то? Там мыши мелкие. Опять, милиция может паспорт у кошки спросить, а где взять? То-то! И поехали. Качает у нас сильно, я все поглядывала – как бабуля-то? А она калачиком свернулась – и спит. Храпит только сильно. Это ничего, – успокаивает меня муж, – даже хорошо, что храпит. Сигнал подает, стало быть, жива и носом дышит.

Приехали в Торопец, а город торговый в плане базарного дня. Торжище кругом. Прям МЕГА – торговый центр. Баушк, – муж спрашивает, тебя где? А она молчком. Но проснулась, потому как трясти перестало. Ну, мы обсмотрели вокруг – может, где к бабке-то записка пришпилена? Как на посылке. От кого – кому. Нету. Звонит муж Виталику – вне зоны действия. В лесу, стало быть. А куда бабушку? Ну, – муж говорит, -Торопец – не Москва, давай возить, может ей что примелькается в памяти лет? Или кто старушку искать будет с плакатом как в аэропорту? А я говорю, – так аэропорт когда закрыли? Его и вовсе у нас не было? Давай, к вокзалу повезем, одно дело – транспортный узел. Ну, привезли. На вокзале тоже всякие бабки водятся. Кучками сидят. Может, к ним подсадим, признают? Муж волнуется, что бабушка наша без присмотра, а время к обеду. Вышел из машины, дверь открыл, и так, жестами – мол, давай, бабуля, чеши к вокзалу, садись – вон, подруги твои сидят, ждут. Видимо, тут всех бабок и держат. А наша – ни в какую! Брови свела, щеки надула, лопочет что-то. Ни хрена не понять. Дореволюционная, видать, старушонка, – говорит муж. На старом диалекте выражается. К ней словарь по-хорошему надо было дать. Типа разговорник. А те бабки с вокзала редиской всякой торгуют и недовольны насчет нашей бабки – никак конкуренция торговли, тоже лопочут, даже одна огурцом в нас бросила. Сильно опасно, – муж говорит, – так и побить могут, поехали, мол, дальше. Возим час, возим второй. Бабке стало весело, она в окошко глядит, улыбается. Видно, места ей знакомые. А тут мимо Всехсвятской церкви едем, народ со службы из церкви идет, и наша бабуля пальцем на церкву и показывает. Точно, – понял муж, – её надо на Троицу было отвезти! Так Троица когда? – Вразумляю я. – Еще два дня… А тут старичок один бабку нашу увидал, и прям бежит, руками машет. Лидочка, Лидочка! Вот, – муж обрадовался, теперь знаем, как бабку зовут. А тот подбежал, -и нет, – говорит, не Лидочка, другая какая бабка. Куда б нам эту определить то? Муж волнуется. А тут Виталик звонит. Ты чего, говорит, чужую бабку свез? Там семья на Родительскую субботу приехала, стариков поминать, бабку из Даугавпилса привезла насчет родных мест припасть и прослезиться. А мою бабку ты проехал, она мимо была, не успев дойти до скамейки по причине инвалидности в пояснице. Фу ты, – расстроился муж, – так эту, чё, назад? Или в Даугавпилс? А бабка прям сияет. А Виталик говорит, эту вези, а то будет конфликт на уровне государств, потому как похищение произошло, а мне захвати племянницу Наташку, она у самолета, который не летает, но на площади стоит, тебя будет ждать, и её мамку, она по дороге подсядет, где пирогами торгуют.